– Но ведь фабрика выгодна и мне, и вам. Если бы вы работали дома, то мне пришлось бы нанимать людей, которые бы разносили вам шерсть и собирали сукно, а к ним – лошадей и мулов. Это дорого стоит, и я бы платил вам меньше. Разве не так?

– Да, это верно, но нам лучше сидеть дома, мы не могли ходить на работу этой зимой. Дома мы могли бы работать.

– Ну что же, я подумаю над этим, – пообещал Пол. – Но если я и закрою фабрику, все равно потребуется время, чтобы все устроить по-прежнему, так что пока вам придется ходить на работу, как раньше. Все ли согласны с этим?

– Да, мастер, мы все согласны, кроме этой злой шлюхи Мэгги Финн, что живет одна в Хайбери, она не подписалась. Мы все согласны, и меня выбрали говорить за всех. Мы верим вам, мастер, мы знаем, что вы не желаете нам зла. Но мы не хотим ходить на мельницу, вот и все.

Вся семья собралась на обед у Баттсов, и Джон Баттс с интересом выслушал рассказ Пола о встрече с ткачами, а потом заметил:

– Не могу сказать, что сильно удивлен – я знаю, что в пригороде люди не любят уходить на работу из дома. В городе, конечно, дело обстоит иначе, теперь большинство людей не работают по-старому.

– И меня не удивляет, – вступил в разговор Эмиас, – представьте себе, каждый день нужно тащиться до мельницы Брэйзена, в то время как дома дел невпроворот. А зимой еще и опасно. Поражаюсь, как вообще могли додуматься ввести такую систему.

– Она очень эффективна, – мягко возразил Пол, – отлично показала себя у Джека из Ньюбери – он умер почти столь же богатым, как кардинал Вулси, и те, кто на него работали, были очень довольны.

– Так говорят, – улыбнулся Джон Баттс.

– Да и наши были вполне довольны новым соглашением, – напомнил ему Пол, – они передумали только из-за плохой погоды. К лету они забудут об этом.

– То есть ты не собираешься закрывать фабрику? – неодобрительно заметил Эмиас.

– Я обещал им, что подумаю, и я подумал – в их же собственных интересах продолжать дело по новой системе. Возвратиться к старой будет стоить столько, что в первое время я вообще не смогу платить им. И кроме того, в хорошую погоду они будут довольны.

– Да, а в следующую зиму снова недовольны, – не унимался Эмиас, – тебе ведь нет дела до их трудностей, не так ли? Тебе не жалко, что им приходится покидать дом, проходить несколько миль в любую погоду, оставляя необработанной землю и неухоженным скот, что они почти не видят своих детей, потому что нужно ткать для тебя ткань...

– Прекрати, Эмиас, – резко прервал его Пол, – ты говоришь чепуху, и ты дерзишь. Извинись.

Эмиас неохотно пробормотал что-то, а Джон Баттс резонно заметил:

– Ведь недовольны только ткачи – все остальные, чесальщики, красильщики, мойщики, стригали, ширильщики и прочие, всегда работали вдали от дома и никогда не жаловались. Я бы не стал так волноваться из-за ткачей, Эмиас. Они скоро успокоятся, как правильно сказал Пол, стоит установиться погоде.

– Когда это еще будет, – вздохнул Пол, – похоже, что зима продлится до второго пришествия.

Но как ни странно, именно после этих слов, буквально на следующий день, началась оттепель. Стоило Полу утром высунуть нос за полог постели, как он почувствовал перемену погоды. Солнце сияло слабее, чем вчера, но стало горячей. Спешно позавтракав, он направился с работником на фабрику посмотреть, как изменилось настроение ткачей.

Фабрика стояла чуть пониже мельницы Брэйзена на берегу притока реки Уз, который местные жители называли Экберном. Добраться туда верхом в оттепель оказалось не так-то просто: копыта лошади скользили по тающему снегу, а пару раз бедное животное проваливалось в снег по брюхо, и приходилось оттуда с трудом выкарабкиваться, так что Пол понял, что обратная дорога будет еще труднее. Он сокрушался про себя: неужели фабрика не откроется еще несколько дней?

Но когда Пол прибыл на место, работа уже кипела. Фабрика представляла собой большое прямоугольное каменное здание, с соломенной крышей и трубами на каждом углу, знаменитое в основном своими стеклянными окнами – невидаль в этом краю, за исключением Морлэнда. Они были вставлены еще при прабабушке Элеоноре, считавшей, что при плохой погоде они будут давать больше света. Внутри это было одно длинное помещение, обогреваемое очагами в каждом конце здания. Циновки покрывали пол, и на нем в два ряда стояли ткацкие станки, а также веретена. Пол был прав в том, что в целом рабочие фабрики были довольны своей жизнью – работа давала им среди местных солидный статус, что имело значение даже в глазах тех, кто считал все новые веяния измышлением дьявола. Кроме того, работа на фабрике предоставляла им возможность ежедневного общения вместо встреч только раз в неделю, после субботней мессы.

Пол провел тут несколько часов, наблюдая за ходом работ, поощряя работников и избегая вопросов. Потом он решил посетить красильню и мельницу, навестить мельника, состарившегося на своей работе и любившего мельницу, как ребенка, а Экберн – как жену. Пол нашел его в дурном настроении.

– Плохое дело, мастер, вот что, – объявил мельник, покачивая головой, – погода эта наслана Всевышним, чтобы проверить нашу веру, так думаю, и главная проверка нам еще предстоит. Сначала снег, потом морозы, а теперь вот оттепель – к концу недели будет нам жарко, попомните мои слова.

– Что такое? – спросил его Пол, думая, не имеется ли в виду недовольство ткачей. Мельник удивленно поднял брови – он не думал, что Пол не сообразит:

– Так ведь, мастер, будут проблемы с водой – да посмотрите, посмотрите! – Он проворно взобрался по лестнице, и Пол поспешил за ним наверх, где располагалась башенка с круглой галереей, для ремонта крыльев.

Хоть мельница была и водяная, у нее имелись еще и крылья, при помощи которых вращался жернов, мелющий зерно местным крестьянам. Мельник и Пол перегнулись через парапет и начали смотреть на клокочущую под ними воду. Большое деревянное мельничное колесо, потемневшее от воды и позеленевшее от водорослей, вращалось как бешеное, вздымая белую пену, такую белую, что на нее, по контрасту с колесом, было больно смотреть.

– Видите, мастер, как она злится?

– Неужели? – озадаченно спросил Пол.

– Экберн, – пояснил мельник, – он нынче слишком стремительный, а ведь оттепель началась всего несколько часов назад. Разве не ясно, мастер, что весь этот снег, что накапливался неделями, растает и стечет в реку, и все понесется вниз, быстрее и быстрее?

Пол подумал над его словами:

– Но это ведь хорошо? Тем мощнее будет работать мельница.

Мельник кивнул и продолжил:

– Верно, пока так и есть. Но там, – он указал на истоки реки, – есть два или три притока, ручьи, да еще дамба Уэйка, которая связана с водохранилищем для мельницы Уэйка. Неестественно, – сказал он, с отвращением смотря на мельничное колесо, – вмешиваться в течение реки, особенно такой милой и чистой, какой могла бы быть христианская душа. Эту реку я знаю с детства, я с ней – в ней – играл, мастер, много раз я спотыкался, но она всегда выносила меня целого и невредимого на отмель. Ну...

– Да, конечно, – прервал его воспоминания Пол, – но что страшного в оттепели?

– Ну, мастер, это же ясно – когда напор воды на дамбу станет слишком силен, она, скорее всего, рухнет, и если мельничное колесо не сможет вращаться с такой бешеной скоростью, оно разлетится.

– И ничего нельзя сделать?

– Я сделаю все, что смогу, конечно, я слежу за рекой, как ястреб, и открою все шлюзы, на всю высоту, чтобы вода проходила как можно скорее, но если рухнет дамба... – он покачал головой, – плохо дело, мастер, не буду вас обманывать.

Вот новая проблема. Этой ночью Полу снилась мчащаяся вода, а на следующее утро он поскакал по грязи и слякоти на мельницу, проверить уровень воды. Разница была видна невооруженным взглядом – если вчера Экберн был полноводной рекой, чье дело – вращать мельничное колесо, то сегодня он казался рассвирепевшим зверем. На поверхности потока виднелись островки пены и медленно вращавшийся мусор. Мельничное колесо крутилось еще быстрее, и даже Пол, поднимаясь по ступеням лестницы к верхней площадке, мог слышать, как оно стонет. Мельник был явно встревожен: